Взгляд незнакомца ненадолго задержался на веревке, которую нес Уильям, а потом – с ироническим прищуром – переместился на его лицо.

«Он все знает», – подумал Уильям.

Но человек в черном сделал решительный жест, как бы отметающий его предположения.

– Нет, нет и нет. Я вижу, вы меня неправильно поняли. Я здесь для того, чтобы вам помочь – или, скорее, получить помощь от вас. Собственно, речь о взаимной пользе. Может, уберете это, – он кивком указал на веревку, – и присядете?

Уильям устало сбросил с плеча моток и опустился на надгробную плиту по другую сторону от могилы Розы, напротив незнакомца.

– Взгляните на это, мистер Беллмен. – Рука в широком свисающем рукаве описала круг, охватывая все кладбище. – И скажите мне, что вы видите.

– Что я вижу?

Перед ними были могилы. Над старыми поднимались памятники – скульптуры, стелы, статуи ангелов, каменные кресты. Недавние представляли собой лишь земляные холмики. На могильном холмике Розы белели цветы. Новые, только что выкопанные могилы зияли пустотой, готовые принять усопших завтра или в ближайшие дни. Одна из них примет в себя Дору.

Гнев, подогретый винными парами, вырвался наружу.

– Что я вижу? – переспросил Уильям. – Я скажу вам, что я вижу! Я вижу свою жену. Я вижу трех моих детей. Я вижу их могилы. И еще я вижу пустую могилу, которая ждет мою последнюю дочь. Я вижу горе, страдания и отчаяние. Я вижу тщетность своих прежних трудов и всего, что бы я ни сделал в будущем. Я вижу массу причин для того, чтобы прямо здесь и сейчас покончить с собой и со всем этим. Навеки!

Уильям рухнул на могильную плиту, корчась и дергая себя за волосы. Черты его лица исказились так сильно, будто кожа пыталась отделиться от костей черепа. Он ждал, что волна боли накроет его, подхватит и унесет неведомо куда, однако этого не произошло. Он оставался здесь, со своей мэкой – неизменной, бесконечной, нестерпимой. Он стремился вырваться из этого замкнутого круга; но что действительно вырвалось, так это вопль из его горла, из самого нутра, гулкий и протяжный, который отозвался долгожданным эхом в его голове, подавляя и притупляя мысли.

Звон в голове постепенно стихал. Вдруг этот тип уже исчез? А вдруг его здесь и не было вовсе? Тогда Беллмен сможет продолжить путь и довести до конца задуманное. Он поднял глаза.

Все еще здесь. Стоит как ни в чем не бывало, выпятив грудь и заложив руки за спину.

Незнакомец взглянул на него сверху вниз и произнес одобрительно:

– Так-так! Хорошо!

Уильям поежился. Неужто он имеет дело с безумцем?

– Понимаю. Ведь вы еще молоды… – Он разомкнул руки, но через секунду, передумав, снова убрал их за спину. – Я, знаете ли, вижу вещи в ином свете.

– Надо полагать. – Голос Уильяма, сорванный недавним воплем, прозвучал еле слышно.

– Да. И сейчас я вижу перед собой… – Он сделал паузу, долго и медленно набирая в легкие воздух, как будто затягивался сигарой чрезвычайно редкого и дорогого сорта, прежде чем с наслаждением выдохнуть: – Перспективу.

Уильям смотрел на него настороженно. Этот тип явно помешался. Но потом в его голове звякнул сигнальный звоночек.

Как там было?

Делиться, продавать, прятаться, сотрудничать.

Сотрудничать.

Он подумал о Доре.

И согласно кивнул:

– Считайте, я в деле.

29

Прохладный утренний воздух вошел в его ноздри. Пауза. Согретый воздух, изрядно приправленный перегаром, вытек из его рта.

Он проснулся? Это походило на пробуждение. Значит, он спал?

Чувства возвращались к нему медленно, как к восставшему из гроба Лазарю. Голова раскалывалась. В груди ныло, словно он всю ночь надрывал криком легкие. Он лежал на чем-то холодном и твердом, и что-то шершавое скребнуло его щеку при попытке пошевелиться. Он приоткрыл один глаз. Вот как, он на кладбище! С надгробной плитой в качестве постели и свернутой веревкой вместо подушки. Рядом свежая могила. Это могила Розы.

Он закрыл глаз и начал вспоминать. Так, он был на похоронах жены. Потом пошел в «Красный лев». Очень много выпил. А потом? Что-то проскользнуло в памяти…

…и вновь исчезло.

А потом в сознание ворвалась тревожная мысль.

Дора!

Он вскочил настолько поспешно, насколько позволило затекшее тело.

Надо вернуться домой.

Даже не взглянув на моток веревки, оставшийся лежать на надгробии, он двинулся прочь с кладбища. Все его мысли были заняты дочерью и тем, что следует сделать для спасения ее жизни. Ибо она будет жить. Теперь он был в этом убежден. Она будет жить! И – хотя об этом он совсем не думал – будет жить и он сам.

Когда Беллмен появился на пороге комнаты, миссис Лейн ни словом не обмолвилась по поводу отпечатка веревочных колец на его щеке и исходящих от него алкогольно-кладбищенских запахов. Она лишь пошире распахнула дверь, впуская его внутрь. Кто упрекнет в нервном срыве мужчину, оказавшегося в таких обстоятельствах?

Казалось, все идет к концу: Дора билась в сильнейших конвульсиях. На сей раз Беллмен не стонал и не рвал на себе волосы. Его взгляд не метался по комнате в отчаянной попытке найти какое-то спасительное средство. Он стоял у кровати, не меняясь в лице, застывший как надгробный камень.

Приступ сменился затишьем при постепенно слабеющем дыхании. Миссис Лейн сложила руки девочки у нее на груди, преклонила колени и начала шепотом читать «Отче наш».

Беллмен произносил молитву с ней вместе – твердым, ни разу не дрогнувшим голосом.

Когда они закончили молиться, девочка все еще подавала признаки жизни. Слегка озадаченная, миссис Лейн приступила к молитве повторно.

Прозвучало последнее «аминь», но Дора продолжала дышать.

Недоумение миссис Лейн усилилось. Она растерянно взглянула на Беллмена и поразилась его необычайному спокойствию.

– Мистер Беллмен, вам не кажется, что ее дыхание стало свободнее? – спросила она.

– Так и есть.

Они склонились над девочкой, всматриваясь в ее бледное лицо. Миссис Лейн большим пальцем осторожно приподняла ее веко и проверила зрачок, а потом разомкнула скрещенные руки девочки и начала согревать их в своих ладонях.

– Боже всемилостивый… – начала она новую молитву, но запнулась уже на первой фразе.

Дыхание Доры оставалось поверхностным, но стало ровнее. Понемногу ее ледяные руки согревались, на щеках пятнами проступал румянец. И миссис Лейн полностью переключилась с забот о душе девочки на помощь ее телу. Прошел примерно час после кризиса, и ресницы Доры чуть заметно дрогнули. Она не очнулась, однако теперь ее состояние больше походило на обычный сон, чем на кому.

Беллмен не шевелился, как будто не замечая действий миссис Лейн и не слыша, что она говорит. Он не отрывал взгляда от дочери, хотя было непонятно, видит он ее или нет.

Лишь после визита Сандерсона, который изумленно покачал головой, столкнувшись с таким чудом, Беллмен позволил себе передохнуть. Он сбросил халат Розы с постели на пол, лег, не раздеваясь, и мгновенно провалился в глубокий сон.

Прошлая ночь: рукопожатие – или иной знак заключения сделки – над могилой, в темноте, с человеком, которого он едва мог разглядеть. Сегодня: его дочь возвращается к жизни.

Ни малейшего лучика не пробилось сквозь мрак его сна, чтобы осветить процесс разрушения прежнего и возникновения нового Уильяма Беллмена.

Что-то завершилось. Что-то вот-вот должно было начаться.

Часть вторая