Среди ночи Роза проснулась с пронзительным криком, а еще несколько часов спустя на свет явилось новое дитя. Их дочка, Люси.

23

Картина была хороша. Пожалуй, даже более, чем просто хороша. Блестящий птичий глаз смотрел с холста осмысленно, со значением, а позади птицы расстилался типично итальянский пейзаж, но Чарльзу он почему-то напомнил берега Виндраша. Может, купить ее?

Он был совершенно выбит из колеи. В Турин он приехал потому, что просто не мог оставаться в своем прежнем жилище. Молодой художник, в последние полтора года деливший с ним кров, теперь его покинул.

– Мне надо заводить семью, – сказал он. – Я должен позаботиться о родителях. Моя жизнь совсем не похожа на твою.

Чарльз рыдал от отчаяния. Хотя чего он мог ожидать? Это случилось с ним не в первый раз. И не в последний. Все они в конце концов женятся. Но эта боль была сильнее всех предыдущих. На сей раз он позволил себе лелеять надежды, крушение которых обернулось невыносимыми муками.

Тогда он отправился в странствия и так очутился в Турине, в этой галерее, перед этой картиной, напомнившей о другом, далеком доме, куда он вернуться не мог.

Та же картина напомнила об одном дне его детства. Там был грач. И рогатка. На глаза его навернулись слезы при мысли об Уильяме – вот кто шел по жизни легко и счастливо, со спокойствием и уверенностью в завтрашнем дне. Он подумал о малышке Доре, его дочери. О глубокой черноте и об игре ярких красок.

Он решил купить эту картину с грачом в подарок Доре.

Смахнув слезы, он направился к владельцу галереи оформлять покупку. Можно ли доставить картину к нему в гостиницу? Сегодня, ближе к вечеру. Grazie [5] .

Несколько часов спустя портье в гостинице принял картину от посыльного, подозвал слугу и приказал отнести ее английскому синьору. Не дождавшись ответа на стук в дверь, слуга решил, что синьор Беллмен куда-то ушел, и открыл номер служебным ключом. Так было обнаружено тело Чарльза.

Из Италии пришла весточка. Непонятное письмо на чужом языке. Уильяму пришлось посылать в Оксфорд за человеком, способным его прочесть.

– Но разве он болел? Нам об этом ничего не известно, – сказала Роза. – Это был несчастный случай? От чего он умер?

Переводчик негромко кашлянул:

– В письме не указана причина смерти.

Уильям жестом пригласил итальянца выйти из комнаты.

– Мой кузен наложил на себя руки? – спросил он тихо, когда за ними закрылась дверь.

Чужеземец нервно облизнул губы:

– Из текста можно сделать и такой вывод.

Со времени своего последнего визита Чарльз писал им несколько раз. Роза достала эти письма из ящика стола и стала зачитывать отдельные места вслух. Чарльз опубликовал несколько своих стихотворений в одном журнале – правда, журнал не из самых солидных. Он посетил одно из красивейших мест в Италии – и несколько фраз с описанием тамошних гор. Во время поездки в Париж он приобрел очень изящный столик – качество отделки выше всяких похвал, вот только не вписался он в интерьер дома так, как хотелось бы Чарльзу.

Уильяму не нравился вид этих листков в руках Розы. Черные чернила на белом фоне. Мертвец, говорящий устами его жены. Однако он не смог подобрать слова, чтобы ей это высказать.

Она опустила руку с письмом и всхлипнула:

– Ох, Уильям! Подумать только! А ведь он был не старше тебя!

«Он был старше меня на три недели», – подумал Уильям.

И, оставив Розу плакать над письмами, вернулся к своим счетам.

Спустя неделю пришло еще одно письмо. На сей раз написанное по-английски, оно являло собой странную смесь из формально-юридических фраз и цветистых пассажей, которые приходилось перечитывать дважды, чтобы уловить смысл. Но главное было понятно.

Для человека состоятельного и праздного Чарльз вел не такую уж экстравагантную жизнь. Он любил хорошие вина и сигары, но не слишком увлекался тем и другим; он любил живопись и красивую мебель, но арендуемый им небольшой дом отнюдь не был переполнен антиквариатом. Прочие расходы его были весьма умеренны.

Свою мебель Чарльз завещал поименованному в письме «другу-живописцу». Дар был щедрый, но не настолько, чтобы вызвать пересуды.

Его деньги, фабрика и особняк отошли к Уильяму.

Доре по завещанию достались картины.

24

Какая-то часть сознания Уильяма вела отсчет. Безостановочно, помимо его воли. Он был всего тремя неделями моложе Чарльза. Двадцать один день. О смерти Чарльза они узнали с шестидневной задержкой. Значит, оставалось пятнадцать дней. Уильям старался максимально загрузить себя работой, чтобы отвлечься от этого неумолимого отсчета, но все было напрасно.

Дни проходили один за другим, и вот настал тот самый день. «Сегодня я достиг возраста, в котором умер мой кузен». Был выходной, так что он не мог искать спасения в фабричном шуме и суете. Тревога усугублялась возникшим в груди ощущением: там время от времени словно что-то подпрыгивало и затем проваливалось в пустоту.

– Роза!

Дети прервали игру в мяч. Пол повернулся к Доре: как самая старшая, она должна показать, стоит ли им беспокоиться по этому поводу.

Зов повторился, переходя в истошный вопль:

– РОЗА!

Дора выпустила из рук мяч.

– Приглядите за Люси, – сказала она братьям.

Пол и Фил заняли позиции бдительных стражей слева и справа от коляски, в которой спала их маленькая сестра, а Дора помчалась через лужайку к дому.

Отца она отыскала, идя на звук: он сидел на полу в своем кабинете и подвывал, как от боли, временами сбиваясь на хрип. Лицо его приобрело восковой оттенок, тело лихорадочно подергивалось.

– Мама еще не вернулась, – сказала Дора, глядя на него растерянно. – И миссис Лейн куда-то ушла.

– Дымоход! – произнес он дрогнувшим голосом.

Она взглянула на камин с давно потухшими углями – в последний раз его топили накануне вечером.

– Слушай!

Дора прислушалась. А слух у нее был острый. Тиканье часов в холле. Шум реки в отдалении. Скрип половицы, когда она наклонилась. Легкий шорох ее волос, когда она повернула голову. Судорожные вдохи и выдохи отца.

– Ничего необычного, – сказала она, и одновременно раздался крик Уильяма:

– Ну вот, опять!

И она действительно что-то услышала. Звук совпал по времени с ее последними словами и был ими перекрыт, но все же она его уловила – очень-очень тихий, почти что никакой.

Она подошла к камину и, пригнувшись, наставила ухо.

Отец по-прежнему быстро и шумно дышал, охваченный паникой. Она приложила палец к губам, и он притих, глядя на дочь широко раскрытыми глазами.

Звук повторился, на сей раз сопровождаемый слабым движением в каминной трубе, по которой вниз плавно стекла струйка сажи. Отец вздрогнул всем телом.

– Это птица застряла в дымоходе, – сказала Дора.

Уильям непонимающе уставился на дочь.

– Просто птица, только и всего.

Она помогла отцу подняться с пола, отвела его в гостиную и усадила в большое кресло, подставив под ноги скамеечку. Затем принесла одеяло и укрыла его, старательно подоткнув края, потрогала лоб – не горячий ли? – и пригладила волосы.

– Ну вот, – сказала она, – теперь все хорошо.

Вернувшись в кабинет, она закрыла дверь и подняла оконные рамы как можно выше, для чего пришлось забираться на стул. Теперь оставалось только ждать. Чтобы как-то развлечься, она принялась щелкать костяшками счетов и дополнила список задач в отцовском блокноте еще одним пунктом: «Выдать Доре пенни».

Поток сажи шумно обрушился в камин, и нечто черное вырвалось из его зева в комнату. Истерическое биение крыльев, удары – шмяк! шмяк! шмяк! – в стену, в потолок, в верхнюю часть оконной рамы. Затем воздушная волна задела ее щеку, обезумевшая птица пронеслась мимо и, угодив в раскрытое окно, исчезла.