Бывали ночи, когда он, перед тем себя вымотав, сразу засыпал, но пробуждался уже через час. И наяву мысли его были ничем не лучше кошмарных снов: постоянно чудились попавшие в ловушку птицы, паническое биение крыльев, скользящие у самого лица перья… Он лежал, тяжело дыша и обливаясь потом, а сердце стучало так громко, что могло бы этим стуком разбудить и мертвеца.

Усталость и бессонница брали свое.

Он очнулся от забытья – день был в самом разгаре, а напротив него сидела мисс Челкрафт.

– Да, – говорила она, – новые девушки, которые перешли к нам от Поупа, работают быстро и качественно.

Он сидел за столом в своем кабинете и не мог вспомнить момент прихода начальницы ателье, как и то, о чем говорил с ней до этой минуты. Держалась она вполне естественно. Стало быть, не заметила ничего необычного в его поведении.

А он, похоже, запамятовал не только ее приход, но и их предыдущую встречу – он что, действительно согласился взять на работу швей Поупа, когда его конкурент объявил о своем закрытии? Разумно ли это, учитывая неопределенность его собственных перспектив?

Чуть позже мистер Диксон радостно сообщил, что с начала дня продал уже три дорогих ридикюля – и все благодаря новому оформлению витрины, накануне предложенному Беллменом. Последний одобрительно кивнул – а что еще он мог сделать? – хотя и не помнил ни о каких своих предложениях. Для него это явилось новостью.

Горько было осознавать, что три четверти рабочего дня он проводил в сомнамбулическом состоянии, потом не помня свои слова и действия, тогда как по ночам сознание его чутко и болезненно реагировало на призрачные ужасы, таящиеся в темноте. У него даже возникло подозрение: а не заменял ли его в дневное время какой-то двойник-самозванец, дававший на редкость дельные советы насчет оформления витрин или принимавший на работу сотрудниц своего разорившегося конкурента, тогда как сам он, настоящий Беллмен, пребывал в некоем темном промежуточном состоянии между сном и явью, между жизнью и смертью.

– Щелк!

– Щелк!

– Щелк!

Неумолимо щелкают костяшки счетов.

Тридцать восемь.

Тридцать девять.

Сорок.

Сколько же он должен? Сколько десятков, сотен и тысяч?

– Щелк!

– Щелк!

– Щелк!

Но не было никаких счетов – было только его сердце, которое безостановочно подсчитывало задолженность, с каждым ударом добавляя к ней новые суммы, а он мог лишь беспомощно наблюдать за тем, как нарастает итог.

27

– Не желаете взглянуть?

Доктор Сандерсон шагнул в сторону и передал Беллмену лупу. Отец склонился над своей дочерью. Ее глаз – огромный, дюймов пять в ширину – уставился на него сквозь увеличительное стекло. Ее палец – розовая кожа с витым рисунком и белая роговица ногтя – придерживал веко, по краю которого темнел ряд бусинок, под увеличением похожих на черные икринки.

– Не теребите веко, – сказал ей врач. – Хорошая новость: у вас начинают отрастать ресницы.

Она моргнула, потом палец поймал веко, и глаз опять заполнил собой линзу. Беллмен смотрел как зачарованный. Радужная оболочка ее глаза, голубая как летнее небо, была испещрена мелкими черными точками. Это напоминало летящую в вышине стаю птиц.

– Мои волосы тоже отрастут? – спросила Дора.

– Подождем еще несколько месяцев, и я ничуть не удивлюсь, если так оно и случится.

Беллмен проводил доктора до двери.

– Почему это произошло сейчас? – спросил он. – После стольких лет?

– Насколько я могу судить, мисс Беллмен сейчас более счастлива, чем была прежде. Люди науки подвергнут осмеянию саму идею, будто счастье влияет на рост волос, однако практика показывает, что сердце человека может творить чудеса с его телом. Я лично наблюдал это множество раз. Как и обратное: когда горе навлекает на человека болезни.

Сандерсон окинул Беллмена испытующим взглядом:

– Полагаю, вы консультируетесь у лондонских врачей?

– С какой стати? Я никогда не болею, вы же знаете.

Доктора эти слова явно не убедили. Чуть помедлив, он задал еще вопрос:

– Однако вы сбавили в весе, не так ли?

– Верно, я собираюсь немного ушить свои костюмы, да все не хватает времени. Есть более важные дела.

– А как у вас с аппетитом? Вы хорошо спите?

Описать весь ужас его ночей не представлялось возможным. Беллмен даже врачу не хотел признаваться, что его мучают кошмары. Язык не повернется рассказывать такое: «По ночам птицы стучат в мое окно черными клювами, они копошатся у меня в легких, они пожирают мое сердце, а по утрам, когда я бреюсь перед зеркалом, я встречаю птичий взгляд, устремленный из глубины моих собственных глаз».

– Временами дыхание бывает нестабильным. Иногда – то есть довольно часто – я просыпаюсь по ночам. И мое сердце…

– Что с вашим сердцем?

– Это нормально, когда оно бьется так быстро? И так сильно?

Спокойным и безмятежным тоном, к какому обычно прибегают врачи, когда серьезность заболевания еще не установлена, Сандерсон задал ему ряд вопросов. Беллмен отвечал, а доктор внимательно слушал, попутно отмечая покраснение глаз пациента и сероватый оттенок его кожи, хрипоту в голосе и мелкое дрожание рук. Он также отметил чересчур высокий темп речи, перемежаемой секундными остановками, когда Беллмен как будто забывался, глядя в пустоту перед собой, а потом вздрагивал и возвращался к жизни.

– Могу я проверить ваш пульс?

Они сели, и Сандерсон взял Беллмена за запястье.

Когда пульс был измерен и доктор заговорил, в голосе его послышалось удивленное облегчение.

– Похоже, у вас нет ничего серьезного. Основательный отдых поможет вам восстановиться. Вы перегрузили себя работой. Такой образ жизни годится для молодого человека; сколько помню, вы всегда отличались неуемной энергией, но и вам следует принять во внимание возраст. Возьмите отпуск, и после него вы вернетесь к работе в добром здравии, свежим как огурчик. И если вы будете устраивать себе выходной раз в неделю, не предвижу у вас никаких проблем со здоровьем в ближайшие двадцать лет.

– Отдых? Выходной каждую неделю? – растерялся Беллмен.

– А продолжая жить в нынешнем темпе, вы загоните себя в гроб. Для начала я дам вам снотворное, но если вы перейдете на более щадящий режим, вскоре оно вам уже не понадобится. Нормальный сон наладится сам собой, когда вы научитесь отвлекаться от насущных забот и давать отдых своему мозгу.

Беллмен не очень-то верил в действенность снотворного, но вечером принял настойку опия и был удивлен результатом. Он положил голову на подушку и открыл глаза уже утром. За семь часов, прошедших между этими двумя моментами, не было ничего: ни страхов, ни пробуждений в холодном поту, ни мыслей, ни снов. Ничего, кроме черноты глубокого забытья. На протяжении следующей недели он крепко спал по ночам и не мог нарадоваться этому обстоятельству. Он убедил себя, что бессонница была лишь мимолетным досадным явлением. Теперь с ней покончено, и снотворное больше не потребуется.

Однако в первую же ночь без опия кошмары обрушились на него с прежней силой и яростью.

Он вернулся к вечерней дозе, но теперь для достижения желаемого эффекта ее приходилось понемногу увеличивать.

Еще какое-то время спустя Беллмен начал понимать, что сон под воздействием препаратов не был настоящим, полноценным сном. Он не освежал и не восстанавливал силы. Как будто закрываешь глаза и в следующую секунду просыпаешься, – а за окном уже утро. Куда делись те отливы и приливы, переходы от глубокого к легкому сну и обратно, как это с ним бывало в прежние годы? А ведь когда-то сны его были еще и продуктивными: он засыпал, размышляя над какой-нибудь проблемой, и утром пробуждался с уже готовым решением. Теперь все это исчезло. Как только голова соприкасалась с подушкой, его поглощала пустая, мертвая тьма, из которой он поутру выныривал не отдохнувшим, вялым и апатичным. Да и само по себе ночное беспамятство не казалось надежным пристанищем. При мысли об этом ему представлялись черные крылатые твари, которые нависали над постелью и высасывали из него живительные соки, пока он лежал без чувств, не ведая об опасности, беспомощный как младенец. Он медлил с отходом ко сну, все дольше засиживаясь за рабочим столом, одинаково боясь забытья под воздействием снотворного и бессонницы в отсутствие оного. Принимать опий или нет? Каждый вечер возникал этот вопрос. Иногда он принимал его, а иногда нет – и, соответственно, либо спал как убитый, либо всю ночь маялся без сна. Когда закончилась настойка, полученная от доктора Сандерсона, он обратился к лондонскому врачу. С приобретением новой порции проблем не возникло; кроме того, он выяснил, что опий можно применять вместе с другими успокоительными средствами, и вскоре научился сочетать разные препараты и точно их дозировать для погружения в сон на нужное количество часов.